А.Г. Тепляков "Процедура"

Коммунистическая власть нередко избегала прямого наименования способа казни своих врагов. Слово «расстрел» считалось не совсем подходящим (кроме периода гражданской войны и 1930-х гг., когда газетные заголовки кричали о необходимости расстреливать врагов народа). Секретность казней отразилась на терминологии. От лица государства официально употребляли термины «высшая мера наказания» или «высшая мера социальной защиты». В обиходе чекисты и военные массовые убийства также маскировали различными уклончивыми терминами: «разменять», «отправить в штаб Духонина (Колчака)», «пустить в расход». В 1920-е годы в чекистском жаргоне появился особенно циничный термин для конспиративного обозначения расстрела - «свадьба» (надо полагать, имелось в виду венчание со смертью). Но расстреливавшие могли позволить себе и более «изысканные» выражения, вроде «переведены в состояние небытия».
В тридцатые годы писали так: «убытие по первой категории», «десять лет без права переписки», «спецоперация». Исполнители в объяснениях могли недоговаривать фразу, опуская уточняющее слово - дескать, «я приводил приговор». Характерно, что эсэсовцы также маскировали слово «убийство», употребляя такие эвфемистические выражения, как «особая акция», «чистка», «приведение в исполнение», «исключение», «переселение».

При создании органов ЧК в их структуре были предусмотрены особые комендантские отделы, призванные заниматься «ликвидациями». Активными участниками расстрелов были и начальники тюрем. Комендантская или тюремная должность, несмотря на кажущийся чисто технический характер, сразу стала значительной. Именно из комендантов ВЧК буквально прыгнул к высоким постам будущий заместитель Ежова Л. М. Заковский. Обычно комендант либо начальник тюрьмы являлись доверенными лицами председателя губчека или руководителя отдела в центральном аппарате ВЧК. Основатель ВЧК лично подбирал кадры для этой специфической работы. Писатель М. Д. Вольпин вспоминал о своей встрече с комендантом УНКВ Д по Архангельской области, который во время совместной поездки в поезде рассказал ему, что при поступлении в ОГП У вместе с другими новичками удостоился чести встретиться с самим Дзержинским. Железный Феликс говорил им о высокой ответственности чекистов, о том, что в их руках будут находиться человеческие жизни: «А чтобы почувствовать меру этой ответственности, предложил каждому из новичков расстрелять одного из многочисленных приговорённых. Попутчик Вольпина сделал это столь мастерски, что сразу же был начальством отмечен и вскоре получил свою должность коменданта».

С точки зрения чекистов, хороший начальник тюрьмы или комендант - это штучная должность, требующая человека закалённого и проверенного. Такими кадрами дорожили всё время, поэтому и в центре, и на местах исполнители приговоров были весьма важными персонами.

Другие спивались, не выдерживая конвейера смерти, и изгонялись из органов. Пьянство среди начальников тюрем и комендантов было беспробудным. Тем не менее, многие из их отработали по двадцать и более лет, уничтожив многие тысячи осуждённых, - например, москвичи П. И. Магго, награждённый двумя орденами, и В. М. Блохин - комендант ОГПУ-НКВД СССР с 1926 по 1953 гг., уволенный с должности коменданта МГ Б СССР в чине генерал-майора. Немало откровенных садистов находили своё призвание в палаческом ремесле, оставаясь на работе в комендатурах на многие годы.
Исполнители испытывали страшные психологические перегрузки. Профессиональные палачи дежурно жаловались на подорванное здоровье, прежде всего нарушения психики. Они часто заболевали эпилепсией, кончали жизнь самоубийством, совершенно спивались. Но начальство могло предложить им, помимо ведомственного уважения, только обилие алкоголя, премии, ордена да вещи казнённых по дешёвке.
Зная о специфике работы чиновников тюремного ведомства и комендантов, партийные власти снисходительно относились к их пьянству, воровству и другим преступлениям, подчас даже заступаясь за них перед чекистскими начальниками.

Вокруг известных лиц из числа казнённых их палачами создавался некий мистический ореол. Труп видного врага вызывал острое любопытство. После уничтожения 10 апреля 1922 г. остатков повстанческой армии подъесаула А. П. Кайгородова отрубленная голова мятежника, много месяцев державшего в страхе коммунистов Горного Алтая, была послана начальником карательного отряда И. И. Долгих в Барнаул в ящике со льдом. Начальник 21-й дивизии Г. И. Овчинников принес голову Кайгородова в большой кастрюле со спиртом прямо на заседание Алтайского губисполкома, после чего трофей отправили в Новониколаевск - на любование вышестоящему начальству. В 1924 г., в день приезда М. И. Калинина в Самарканд, была уничтожена группа басмачей, после чего голову их вожака Юлдаша доставили лично «всесоюзному старосте».

Комендантские отделы, вопреки распространённому мнению, отнюдь не были монополистами в исполнении бесчисленных смертных приговоров. У чекистов 20-х годов вообще считалось хорошим тоном лично приводить в исполнение приговор над осуждённым именно тому следователю, который вёл дело. Считалось, что такой порядок повышает ответственность чекиста за результат расследования. По воспоминаниям видного чекиста Г. С. Агабекова, в Екатеринбурге в 1921 г. руководящие работники губчека постоянно помогали расстреливать, после чего «напивались до положения риз и не показывались на службе по два, по три дня». И это не было их стихийной инициативой - в начале 1919 г. ВЧК секретнейшей шифровкой обязало руководящих работников (членов коллегий) губернских и республиканских чека непременно участвовать в казнях «контрреволюционеров», о чём есть прямые свидетельства.

Личное участие в казнях было в двадцатых и тридцатых годах также своеобразным посвящением в чекисты. Упоение «беспощадностью» запечатлелось в традиционной формулировке награждений 1920-1930- х годов - «за беспощадную борьбу с контрреволюцией». И действительно, многие сибирские расстрелы начала 1930-х гг. сопровождались добавлением к основным исполнителям (коменданту или дежурному коменданту) рядового оперативника. Было ли это личной инициативой полпреда Л. М. Заковского, столь хорошо знакомого со спецификой комендантской должности? Наверняка нет, ибо, например, в южной России в 1930 г. к казням «кулаков» привлекались даже партийные функционеры и трудно представить себе, чтобы рядовой оперсостав смог бы избежать участия в почётном труде по столь «массовидному» (как выражался Ленин) истреблению «врагов народа» в период коллективизации.

Способы расправ в гражданскую войну были разнообразны: главенствовал расстрел, но любили душить с помощью удавки (для бесшумности, или с целью экономии патронов, или из садистских соображений, чтобы наблюдать предсмертные судороги жертвы). Но также рубили шашками (особенно во время подавления крестьянских мятежей), запарывали шомполами, топили, замораживали, сжигали, зарывали живыми в землю... Дикости гражданской войны во многом повторились позднее - в эпоху коллективизации и «Большого террора».

Деформация личности палачей приводила к неудержимой потребности хвалиться участием в казнях. О собственном садизме отставные чекисты могли вспоминать как о законном революционном пыле, требуя уважения к былым заслугам. Скромный сотрудник Омского горстройтреста Андрушкевич в 1929 г. получил строгий выговор с предупреждением за «невыдержанность» в связи с тем, что во время партийной чистки заявил: «Когда я работал в ГПУ, привели ко мне белого полковника, так я ему зубами прогрыз горло и сосал из него кровь». Недаром в сентябре 1922 г. появился приказ ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие бывшие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении приговоров, «что расшифровывает методы нашей работы».
Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду». Но эта мера работала не очень эффективно - чекисты любили похвастать своей работой и в общении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доносах.

Таким образом, в течение 1920-х годов процедура исполнения смертных приговоров обрела свои постоянные черты: секретность исполнения и захоронения, определённая вольность в трактовке инструкций (сбрасывание трупов в реки, частое игнорирование прокурорского и врачебного надзора). После массовых казней начала двадцатых наблюдался сравнительно мягкий период, прерванный многими сотнями расстрелов в ряде регионов во время кампании борьбы с бандитизмом. У осуждённых обычно была возможность апелляции на судебный приговор, со стороны московских властей наблюдались частые случаи отмены смертной казни и помилований.

Конец двадцатых - начало тридцатых годов были ознаменованы созданием внесудебных троек при полпредствах ОГПУ в регионах, расстрелявших в период до 1934 г. десятки тысяч людей. Огромный приток раскулаченных крестьян в Сибирь позволил в ряде случаев предельно радикально решить вопрос с тем, куда девать часть «кулаков». Слухи о том, что несколько барж с ссыльными были просто где-то затоплены, имеют под собой основу.

Массовые казни начались сразу после атаки на крестьянство. Уже в начале 1930 г. расстрельный конвейер работал на полных оборотах - комендатура полпредства ОГПУ Сибкрая приступила к физическому истреблению осуждённых тройкой «кулаков». Предписания на расстрел подписывал непосредственно полпред. В число палачей обычно включали рядовых оперработников. За раз команда из трёх исполнителей расстреливала до 20-25 человек. 59 крестьян-«повстанцев» Коченёвского района Новосибирского округа в марте 1930 г. в три приёма расстреливал дежурный комендант полпредства ОГПУ М. П. Рачков, ему ассистировали начальник отделения учётно-осведомительного отдела А. Р. Данченко, оперработники секретного и транспортного отделов. Всего за 1930 г. сибирские чекисты расстреляли около 5 тыс. осуждённых тройкой.
Подобные массовые расстрелы производились тогда же и в других регионах страны.

Середина 1930-х гг. дала кратковременное снижение числа казней, но на 1937-1938 гг . пришёлся апогей коммунистического террора - тщательно организованный, когда было расстреляно от 725 до 740 тыс. человек (известное с начала 1990-х гг. итоговое число в примерно 682 тыс. расстрелянных скорректировано новейшими исследованиями в сторону увеличения).
Подготовке быстрого и секретного исполнения массовых расстрелов с помощью троек было уделено должное внимание. Для исполнения расстрелов создавались особые оперативные группы во главе с чекистами-начальниками. Во всех регионах создавались специальные полигоны для стремительного расстрела и захоронения огромного количества «врагов народа». Где-то природные условия «помогали» в этой задаче. Известно, что в Приморье трупы вывозили подальше от берега и сбрасывали в океан. Есть свидетельства исполнителей приговоров, которые говорят о том, что осуждённых сбрасывали в Охотское море за борт живыми, связав и привязав к ногам груз - в полном соответствии с практикой гражданской войны.

Верхняя одежда осужденных обычно изымалась в доход государства, ценные вещи распределялись за бесценок (или расхищались) чекистами, ими также торговали в особых магазинах. Эти спецмагазины были открыты в период «Большого террора», а в годы гражданской войны присвоение имущества осуждённых осуществлялось открыто.
ЧК изначально была не только карательной, но и мародёрской организацией. В августе 1919 г. ВЧК издала приказ о том, что вещи расстрелянных концентрируются у видного чекиста А. Я. Беленького - начальника охраны Ленина - и распределяются по указанию Президиума ВЧК. Награбленное шло, в первую очередь, начальству. Сам Ленин получил от хозотдела Московской ЧК счёт за полученные костюм, сапоги, подтяжки, пояс - всего на 1.417 руб. 75 коп.

Частые побеги вынуждали власти предпринимать неординарные меры борьбы с ними. В мае 1921 г., в связи с участившимися побегами арестованных, Екатеринбургский губисполком вместе с губчека приняли совместное постановление, которое предусматривало институт заложничества среди заключённых. Администрация тюрьмы получала право в случае побега отобрать по своему выбору и расстрелять пятерых заключённых.

А дальше была страшная война, в период которой только военнослужащих было в судебном порядке расстреляно почти 158 тыс. Количество же расстрелянных без суда в боевой обстановке до сих пор неизвестно; по крайне мере, Берия после ареста в своём письме членам Президиума ЦК КПСС упоминал о десятках тысячах военнослужащих, расстрелянных в 1941 г. Массовые казни производились и в тылу. Более десяти тысяч расстреляли летом 1941 г. из числа неэвакуированных заключённых западных областей Украины и Белоруссии.

В конце XIX столетия штатных палачей в огромной империи можно было пересчитать по пальцам. Затем ситуация изменилась. Революционный террор периода первой русской революции вызвал жестокую реакцию властей: виселицы и расстрелы стали обыденным явлением, причём для расстрелов осуждённых военно-полевыми судами использовались обычные солдатские взводы. За 1905-1908 гг. и первые три месяца 1909 г. военно-окружные и военно-полевые суды вынесли революционерам (в том числе многочисленным эсеровским террористам) 4.797 смертных приговоров. Исполнено было - 2.353. Назвать эту цифру экстремально высокой тем не менее сложно: погибших при террористических актах было в несколько раз больше, чем расстрелянных за государственные преступления.

Особенностями карнавала эпохи Гражданской войны стал частый смех над тем, что не должно быть предметом осмеяния, – мучениями людей и казнями. То, что труп врага пахнет хорошо, стало аксиомой для охлоса, радостно совершавшего несложный и освобождающий от традиционных запретов процесс расчеловечивания. Буйство коллективного бессознательного приводило к смешению таких древних ритуальных элементов, как карнавал и человеческие жертвоприношения, которые совершались когда-то участниками сатурналий в угоду языческим богам и давно были вытеснены более безобидными обычаями. Стихийная жажда мести, а также социальной чистки от врагов, «буржуев», изменников и просто «городских» оживляет древнюю идею гекатомбы, и во имя мести, а также вполне религиозной идеи лучшего будущего, избавленного от врагов и чужаков, публично и глумливо уничтожаются многочисленные жертвы.

Таким образом, карнавализация, характерная для традиционного общества, в период его трансформации в более современные формы ширится и видоизменяется, отражая искажение ценностных приоритетов. В карнавальном глумлении теперь нередок оттенок «черного юмора», оно приобретает особо циничный, зверский характер, воплощая основную идею периода Гражданской войны – идею насилия. И карнавал, в котором роли обычно распределяются по взаимному согласию, обретает черты инфернальной пляски смерти. Тот карнавал, который всегда был травестированием реальности представлявший мир как игру, становится заметной частью коллективного бессознательного, когда толпа не останавливается и превращает оргию убийств в жуткий праздник мести, опрокидывая прежние ценности, унижая лучших и возвышая ничтожных. Карнавал, ранее комично уничтожавший на короткое время привычный мир грубым смехом, в своем развитии в течение первой половины российского ХХ века становится частью кровавой партизанской повседневности, а затем прячется в закрытом от посторонних глаз мире спецслужб. В послесталинский период элементы «черного карнавала» сохраняются в местах заключения и армии, где до настоящего времени воспроизводятся самые архаичные модели социального поведения.